Нафанаил Львов, архиеп.: Наша церковная позиция (1949).

Одной из основных задач нашего Епархиального Собра­ния является чёткий ответ на вопрос: почему мы существуем? Почему есть Зарубежная Русская Церковь, Церковь Русская во Франции и в Америке, в Австралии и в Новой Зеландии?


Почему она, будучи Русской, не подчиняется Московскому патриарху, а если не подчиняется ему, то почему не покидает Поместной Церкви, на возглавление которой патриарх Алек­сий претендует, признаваемый в этой претензии всеми правос­лавными патриархами?

На первый вопрос (почему мы не подчиняемся Московско­му патриарху) мы достаточно говорили на прошлогоднем на­шем собрании, разрешению этого именно вопроса был по преимуществу посвящён мой прошлогодний доклад.

Сейчас нам надлежит отвечать, почему во Франции и в Америке, в Австралии и в Новой Зеландии мы хотим принад­лежать к Русской Церкви, и не торопимся создавать Французскую, Американскую, Австралийскую или Новозеландскую Поместные Церкви, а пока они не создались, не укрываемся под омофор старейшего в православном мире — Константинопольского патриарха, не подчиняемся ему?

Нас хотят убедить, что наш церковный путь неканоничен, что мы замкнулись в узком национализме и политиканстве, творя из них кумиры и жертвуя этим кумирам церковной каноничностью и вселенскими интересами Церкви.

Свой доклад сегодня я посвящу разъяснению того, почему наш путь является для русских за рубежом и единственным ка­нонически законным, и служит с нашей стороны выполнению долга не только перед Русской частью Вселенской Церкви, но и перед всей Вселенской Православной Церковью.

Недавно в Швейцарии, на одном интерконфессиональном собрании один из докладчиков, профессор и священнослужи­тель одного из христианских исповеданий, говоря о другом исповедании, сказал, что он признает во всем превосходство это­го другого исповедания, и в смысле организованности, и в смысле жертвенности, и в смысле большей высоты сбережённого к настоящему моменту религиозного уровня, но не может перейти в это исповедание, потому что 500 лет тому назад этим исповеданием совершены были такие-то тяжкие прегрешения. Это очень глубокое обоснование и в существе своём вер­ное.

В церковной жизни, в церковной истории нет срока давно­сти. То, что совершается в Церкви, совершалось сегодня или тысячу лет тому назад, совершается навсегда, и за все своё, за всю свою историю, за все свои деяния Церковь всегда несёт всю полноту ответственности.

И каждую ошибку свою, чтобы от неё избавиться, каждая часть Церкви, будет ли это Поместная Церковь, епархия, приход или отдельный член Церкви, должны они так или иначе покаянно исправить.

Посмотрим с этой несколько углублённой точки зрения (а к церковным вопросам нельзя подходить поверхностно, надо всегда подходить углублённо) на то, что совершается сейчас в недрах Русской Церкви.

Если вдумчивый совестливый человек через 500 лет отка­зывается присоединиться к Церкви, совершившей грехи или несправедливости тысячелетия тому назад, то насколько не­возможнее будет для совестливого и вдумчивого человека при­соединение или состояние в Церкви, которая оправдывает, обеляет, восхваляет величайшие жестокости, обманы, насилия и вообще попрание всех Божеских и человеческих законов, наибольшие преступления, когда-либо бывшие в человеческой истории и солидаризируется с силой, творящей их.

Вы понимаете, что в свете всех этих соображений пробле­ма патриарха Алексия перестаёт быть проблемой только рус­ских, но становится проблемой всемирной, вселенской по свое­му характеру.

Впрочем, надо сказать вообще, что, говоря об этой пробле­ме, мы говорим не только о патриархе Алексие, хотя в нем эта проблема сконцентрирована с наибольшей полнотой и закон­ченностью.

Но эта проблема касается не только его, но и всех Поместных Церквей, пошедших по тому же пути, даже больше того, всех аналогичных течений в различных инославных церковных организациях, поддерживающих, оправдывающих и так или иначе старающихся амальгамироваться с мировым движе­нием лжи и жестокости, бросающих вызов Богу.

Нельзя сужать проблему. Тут идёт штурм не отдельных ветвей, а всего христианства, попытка не только прямым гоне­нием поставить всё христианство на колени и искоренить его в целом мире, но попытка и скомпрометировать христианство, запачкать его так, чтобы уже никогда, и через тысячелетия, ни один вдумчивый и совестливый человек не смог исповедать аб­солютно истинной Церковь, поддержавшую небывалые в человеческой истории преступления лжи и насилия.

Христианству — Христу Спасителю нужны совестливые души. Только они одни и ценны для Церкви. И привлечение к Себе, и состояние в Ней человеческих душ для Неё ценны только, по совести. Всякое иное привлечение и состояние в Церкви для Неё не ценно, бесплодно, внутренне бессмысленно. И вот этого-то — драгоценнейшего — совестливого состо­яния в Ней человеческих душ и хочет лишить Церковь ковар­ный план сатаны, осуществляемый им при посредстве не толь­ко патриарха Московского Алексия, но и Румынского патри­арха Юстиниана, и сербского «священнического общества», и Чешско-Моравской гуситской «Церкви», возглавляемой «пат­риархом» Франтишком Коваршем, и Чешской «католической акции» аббата Горака, и англиканского епископа Бирмингем­cкого Бариса, и красного декана И. Джонсона и д-ра Барта и многого множества иных идеологов и осуществителей прими­рения и сотрудничества христианства с богоборчеством, оправдателей и восхвалителей лжи и жестокости богоборческой силы.

Нам бросают упрёк в политиканстве и требуют от нас, чтобы всю «политическую борьбу», т.е. борьбу с богоборче­ством — силой религиозной или точнее антирелигиозной, прикрывающейся политическим плащом, мы предоставили бы исключительно специально политическим течениям, а сами, как представители Церкви, полностью от неё устранились бы. Но нам надо ясно понять, что внецерковное внехристиан­ское обличение злой богоборческой силы никак не уменьшает соблазнительного эффекта наличия церковных, именующих себя христианскими, явлений, одобряющих злую силу, восста­ющую на Бога.

Наоборот, внецерковное обличение только усиливает эф­фективность соблазнительности мирного сотрудничества цер­ковных служителей и Божиих врагов.

Если борьбу против коммунизма будут вести только внех­ристианские, внецерковные силы, а церковные будут или под­держивать коммунизм, или отстраняться от борьбы с ним, то всякое обличение, всякое раскрытие лжи и преступности ком­мунистической силы будет свидетельствовать и против христианства.

Внехристианский мир, борющийся против коммунизма, бу­дет как бы говорить: вот каковы преступления, вот насколько велика нравственная растленность и возмутительность того явления, которое так поддерживается и восхваляется стольки­ми представителями разных ветвей христианства.

Таким образом, величайшая угроза христианству — отня­тие у него его драгоценнейшего достояния — совестливых че­ловеческих душ, закрытие им нравственной возможности вступления в Церковь совершается с разных сторон и может совер­шаться даже в акте обличения богоборческой силы.

Удаётся ли этот страшный душегубящий план? Нет. Слава и благодарение Богу, нет!

И великой честью для нас с вами, отцы и братья, является то, что в ряде причин, почему этот диавольский план, хитро задуманный и проводимый, не увенчивается успехом, и нам с вами принадлежит известная роль.

Кто прежде всего препятствует осуществиться этому пла­ну компрометации Церкви, её загрязнению бессовестностью?

Прежде всего, конечно те, кто непосредственно, на самом месте борьбы, этому вынуждаемому у них всеми мобилизован­ными диавольскими силами порабощению не подчиняются.

В нашей Русской Церкви — это Тайная Церковь, это те мученики иерархи, священники и миряне, не просто отдающие свою жизнь за Христа, но сопротивляющиеся до мук и до смер­ти, ежеминутно и ежечасно, изощрённому изобретательному продуманному насилию, старающемуся то запугать, то принудить мукой, то подкупить, то уговорить-убедить, притом, во всеоружии абсолютной власти над одной пятой частью земли и при отсутствии перспектив на сколько-нибудь скорое преодо­ление этой власти.

Они являются истинной славой Церкви. Наш страшный период церковной истории, который при отсутствии Тайной Церкви в России, был бы периодом величайшего позора Цер­кви, Её падения, Её измены и своему Главе и Себе Самой — становится при наличии Тайной Церкви периодом величайшей Её славы, наглядным свершением слов Господних о том, что врата адовы — вся мобилизованная и до конца предельно напряжённая сила диаволова, не может одолеть Церкви, до конца верной Своему Божественному Главе.

Это относится ко всем не покорившимся сатанинской силе ветвям Церкви, но прежде всего к Тайной Церкви в России, по­тому что в то время, как над иными православными и инослав­ными христианскими образованиями опыт по их преодолению — уничтожению или порабощению — начаты только недавно, и о результатах ещё рано говорить, то над Русской Церковью цикл сатанинских опытов уже полностью завершён, и то, что прошло через горнило таких тридцатилетних испытаний, уже подлинно золото, а не солома.

Почему именно на Православную Церковь, а в Ней на на­иболее сильную и плодоносящую ветвь — на Русскую Церковь прежде всего напали силы ада, нам станет ясно, когда мы вспомним многознаменательные слова апостола Петра: «Если ты пострадал как христианин, то не стыдись, но прославляй Бога за такую участь, ибо время начаться суду с Дома Божия. Если же с нас начнётся, то каков конец непокоряющимся Евангелию Божию» (1Пет 4.16,17).

Итак, спасают Церковь Христову и всё человечество от осквернения в нём всего истинно святого тайные церковные исповедники и мученики.

Но именно потому, что они тайные, тайные в наибольшей степени, ещё небывалой за человеческую историю, они не имеют возможности сказать о своём подвиге, о самом существовании своём. Не могут они выступать и с открытыми громкими обличениями неправды сдавшихся сатане церковных ветвей, говорящих ложь от имени Церкви.

Следовательно, одним только существованием Тайной Церкви, наличием тайных рабов Божиих, борющихся за Бога и Его правду в неизбежной абсолютной скрытности, ещё не раз­рушаются до конца планы диавола скомпрометировать Хри­стову Церковь в глазах человечества и истории.

Совершенно реально наличествует опасность того, что го­лос Тайной Церкви будет никем не услышан, самое существование её останется человечеству неизвестным и перетолкован­ным.

Нужно, чтобы у Тайной Церкви был её рупор в свободном мире: по всей возможности единая и с ней органически слитая её часть, которая выполняла бы ту долю работы, какую Тай­ная Церковь, вершащая высочайший и труднейший подвиг, физически не может совершать: громко обличать дела священнослужителей, сдавшихся сатанинской силе, свидетельствовать об их неправомочности, выступать от имени гонимой ими Церкви, и этим опровергать обвинения Церкви в соучастии в пре­ступлениях богоборческой силы, свидетельствовать о славе Церкви и Её мучениках.

Это и делает наша Зарубежная Русская Православная Церковь, чадами которой мы с вами имеем высокую радость и честь состоять.

Конечно, мы понимаем большую качественную разницу между нашим делом и подвигом Тайной Церкви. Если бы Её не было, то не было бы той церковной славы, свидетельство о ко­торой является нашей лучшей радостью и украшением. Если бы не было нас, то свидетельство о подвиге Тайной Церкви всё равно было бы. Может быть, по слову Господнему, об этом во­пили бы камни, но в этом случае их вопль был бы всем нам в суд и во осуждение.

Однако, если бы, от чего да избавит Свой мир Господь, Тайная Церковь в России оказалась бы в конец уничтоженной и задушенной силами диавола, необходимость существования нашей Зарубежной Церкви не прекратилась бы, а лишь воз­росла бы во много крат.

Мы тогда остались бы единственными верными Христу представителями Русской Церкви, её защитниками перед Божиим судом, перед мировой историей и перед человеческой совестью от обвинения в том, что вся Она сдалась силам зла и стала сотрудничать с ними.

Но даже этим святейшим делом — единством с Тайной Церковью и представительством Её в свободном мире не огра­ничивается значение нашей Зарубежной Церкви.

Мы являемся представителями не только Тайной Русской Церкви, но и выразителями лучших чаяний, лучших мыслей и чувств лучшей части клира даже официальной церкви, хотя мы и боремся с ними, поскольку и покуда они являются инстру­ментами в руках сатанинской власти.

Но несмотря на это, или, гораздо вернее, именно благодаря этому, многие лучшие из них, из порабощённых священнослу­жителей, со скорбью и неохотой поминающих поставленного страшной властью лже-патриарха, многие из них именно к нам питают в лучших глубинах своей души благодарное чувство за то, что мы обличаем этого лже-патриарха и тем выражаем и их мысли и настроения.

Это не выдуманная претензия: это единогласное свиде­тельство всех, вырвавшихся из-под страшного гнёта за послед­ние годы священников и монахов оттуда.

Они рассказывают, что они представляли себе там Зару­бежную часть Русской Церкви именно такой: непримиримой с сатанинской властью и со всяким видом служения ей. Они сами всегда всем сердцем хотели бы исповедовать и словом и делом то же самое, и только панический, поработивший их страх пе­ред воистину устрашающей диавольской властью, препятство­вал им делать это и заставил их подчиняться поработившейся сатане церковной власти.

Почти все эти священнослужители, там принадлежавшие к официальной церкви, оказавшись в свободном мире вошли в нашу Русскую Православную Заграничную Церковь. И если за последнее время некоторые из них, сравнительно очень немно­гие, ушли в средние церковные группировки, то сделали они это, без исключения, не по принципиальным соображениям, а по тем или иным практическим.

В Московскую же церковную группировку не ушёл ни один из них. Это ясно свидетельствует о том, что в непорабощённых глубинах своих сердец всё русское духовенство, за редкими исключениями, не с патриархом Алексием, а с нами.

Свидетельство этих, сбросивших с себя при первой же воз­можности всякий налёт единения с Московской церковной властью сотен священнослужителей, столь совершенно едино­душный с нами, удостоверяет нас в том, что именно наша церковная позиция является подлинным выражением мыслей и чувств подавляющего большинства верующих русских людей.

Этим опровергается и то недостойное обвинение, которое иногда бросается нам, обвинение в том, что наша непримиримо анти-патриархистская позиция является горделивым осуждени­ем всего русского народа и всей Русской Церкви.

На самом же деле наша позиция является не осуждением, а выражением всех соборных единодушных мыслей и чувств русского народа и всей Русской Церкви, во всех её частях, могущих носить это наименование, как святейшей, непобедимой, борющейся за Господа Тайной её части, так и несчастной, порабощённой, убоявшейся, но духом своим не хотящей порабощения части нашей Церкви.

Мы не выражаем мыслей и чувств только официального возглавления церковного, поставленного богоборческой властью для подчинения себе Церкви, воплощающегося пре­жде всего в патриархе Алексие. Но его и тех, кто полностью с ним, мы вообще не можем ни в какой мере считать частью Церкви, потому что частью Церкви — Тела Христова не мо­жет быть слуга и приспешник богоборчества.

Эта наша органическая связь с Русской Церковью ни в ка­кой мере не обуславливается какими-либо секретными сноше­ниями с недовольными патриархом Алексием, подчинёнными ему клириками или с представителями катакомб.

Если такие сношения и бывали, то они — явление редкое и исключительное. Наша связь с Русской Церковью такова же, какова связь всего интересующегося жизнью на родине Заруб­ежья: мы внимательно прислушиваемся к тому, что делается там на церковном поле и ловим это любящим слухом из всех доступных нам источников.

Но не в этом ключ нашей органической связи с Русской Церковью-Мученицей, а в том, что мы живём одной жизнью с Ней.

В благодатной церковной жизни эта органическая об­щность может достигать предельной полноты, но даже и во внешнем светском мире для общности жизнь, а, следовательно, и для возможности представительствовать данное явление, не обязательны внешние сношения с ним.

Отделения Парижской академии в заокеанских странах во время войны годами не имели сношений со своим централь­ным учреждением, которое могло бы оказаться и разгромлен­ным, а они всё-таки представляли бы собой Парижскую акаде­мию. Тем более это верно в жизни Церкви, законом бытия ко­торой является соборное единство и основным свойством — неподчиняемость вечного временному.

Но почему же всё-таки свидетельствование о Тайной Цер­кви в России, защита Русской Церкви от неправых обвинений, выражение мыслей и чувств Русской Церкви непременно свя­заны с пребыванием в недрах Русской Православной Церкви?

Почему совершенно так же не может это свидетельствова­ние выполняться какой-либо иной Поместной Церковью, на­пример Константинопольской?

В-первых потому, что каждая нить, связующая нас с наши­ми страдающими собратьями драгоценна для нас. И чтобы нам выполнять нашу задачу — быть представителями Церкви-Мученицы в свободном мире — нам надо не разрывать связующие с ней нити, а изыскивать и поддерживать их.

Они принадлежат к Русской страдающей Церкви, и мы принадлежим к Ней же, и от Её лица свидетельствуем, что Она не покорилась сатанинской власти, что Она в лучшей своей ча­сти верна Христовой правде даже до крови, до мук, до смерти, а претензия говорить от Её имени тех, кто этой правде измени­ли и участвуют в гонениях на Неё — лжива.

Эта наша принадлежность к страдающей Русской Церкви — не самовольно взятая на себя роль, не просто красивая, но необоснованная претензия.

Это не снимаемая с нас ничем наша обязанность, призва­ние, возложенное на нас Божией волей в самом том обстоя­тельстве, что рождены мы не в какой иной поместной Церкви, а в Церкви Русской, и чадами Вселенской Церкви, членами Тела Христова по Божией воле стали во святом Крещении не иначе, как через нашу Русскую Поместную Церковь.

В Церкви нельзя состоять вообще, в нигде. В Церкви обя­зательно занимаешь своё определённое место: в приходе, в епархии, в Поместной Церкви. И церковные каноны совершенно ясно, никак недвусмысленно воспрещают епископу, священнику или вообще клирику, а в более строгие времена и мирянину, самовольно покидать своё место в Церкви, в частно­сти, свою Поместную Церковь и переходить под власть друго­го священноначалия без благословения того священноначалия, от которого данный священнослужитель переходит к другому.

Правила, касающиеся этого вопроса:

Апп. 14, 15; I Вс. Соб. 16; II Вс. Соб. 2; IV Вс. Соб. 10; VI Вс. Соб. 39; VII Вс. Соб. 10, 15; Ант. 3, 6, 13, 21; Кар. 32, 65, 67; Двукр. 14, 15.

Это азбучная истина, хорошо известная каждому священ­нослужителю: уезжая из одной страны в другую, он берёт от своего архипастыря отпускную грамоту, без которой он сам не может перейти к другому епископу, ни другой епископ не мо­жет его принять.

То же самое и с Поместными Церквами: на переход под другую юрисдикцию или на образование своей автокефалии они обязательно должны брать благословение Матери-Цер­кви. При отсутствии же такого благословения, они впадают в схизму, иногда очень длительную и болезненную, как, напри­мер, схизма Болгарской Церкви, длившаяся от 1872 до 1945 года, семьдесят три года.

Когда мы уходили из России в 1920 году, на наш вопрос: что нам делать, наше законное церковное священноначалие (Святейший патриарх Тихон со Священным Синодом и Церковным Советом) объединённым актом дали в известном Ука­зе № 362 исчерпывающую инструкцию, как поступить.

Эта инструкция не давала нам права переходить в иные Поместные Церкви, а вменяла в обязанность, подчёркнуто, как непременный долг: старейшему архиерею войти в сноше­ние с прочими, оказавшимися за границей русскими архиерея­ми, на предмет организации высшей инстанции церковной вла­сти для епархий, находящихся в одинаковых условиях.

Это распоряжение патриарха Тихона и всего церковного управления при нём остаётся краеугольным камнем нашего церковного устройства. От обязанности послушания этому велению Русской Церкви нас могло бы освободить только новое веление её законного священноначалия. А такового нет.

Следовательно, по всей силе твёрдых канонических зако­нов мы должны оставаться в составе Русской Церкви на тех же основаниях, какие Ею самой предписаны нам в наших ненор­мальных бедственных условиях жизни.

Даже если бы мы оказались на территории иной Поме­стной Церкви, не могло бы возникнуть вопроса о нашем пере­ходе в юрисдикцию этой Поместной Церкви. Мог бы возник­нуть лишь вопрос: позволили ли бы нам или нет церковные власти такой Поместной Церкви совершать на их территории богослужения. Но вопроса о переходе под иное священнонача­лие без благословения своего, даже на общепризнанной терри­тории иной Поместной Церкви, не мог бы возникнуть.

Только когда кончится ненормальный мучительный пери­од гонимости Русской Церкви и явится законная нормальная церковная власть в ней, сможем мы, те из нас, кто захочет оставаться вне пределов территории Русской Поместной Цер­кви, просить её благословения на переход в другую Поместную Церковь или на образование из частей Русской Церкви совме­стно с частями других Поместных Церквей какой-либо новой Поместной Церкви. Такова каноническая сторона вопроса.

И как всегда, с ней совпадает и моральная сторона.

Пока Русская Церковь гонима сатанинской властью, ей на­сущно нужен наш голос, голос её органической части в свобод­ном мире, чтобы свидетельствовать о том, что претензия иерархов, сдавшихся богоборческой силе и ставших орудием в её руках, претензия быть возглавителями и выразителями Рус­ской Церкви — лжива, что кроме этого позора нашей Церкви, наличествует и величайшая её слава: мученический подвиг Тайной Церкви, её исповедники.

Когда же гонение прекратится, когда, и, если Господу угод­но будет вернуть нам нормальный строй церковной жизни, тог­да отпадёт для Русской Церкви насущная нужда в заграничных ветвях Её, и Она — всегда щедрая и самоотверженная, с любовью предоставит и моральное, и культурное и материальное своё зарубежное достояние соответственным заграничным церковным образованиям.

Итак, и по совершенно точным каноническим основаниям и по моральным причинам не могут русские священнослужите­ли покидать свою Церковь, пока она находится в страшных му­ках гонимости, и уходить под власть какого-либо иного свя­щенноначалия без благословения своего.

Но как же могло случиться, что часть русских священнос­лужителей, пусть в одной только малой области — тут, во Франции, сделала это? Процесс ухода части Русской Церкви из Её состава описывался нами уже неоднократно. Подробно говорил я об этом и в прошлогоднем моем докладе. Поэтому те­перь буду краток.

В 1927 году, когда впервые дрогнуло официальное возгла­вление Русской Церкви и согнулось перед гонительной властью, Русская Заграничная Церковь отказалась участво­вать в сдаче богоборцам церковных позиций и отошла от сдав­шегося антихристианской власти митрополита Сергия, и толь­ко архипастырь русской епархии во Франции митрополит Евлогий стал на сторону митрополита Сергия, дав ему и пора­ботившей его власти подписку за себя и за всё своё духовен­ство о невмешательстве Церкви в политику, что должно было означать прекращение всякой борьбы с советской богоборче­ской властью.

Этим он расколол Русскую Зарубежную Церковь.

Когда же в 1929 году вследствие моральной невозможно­сти для русского архипастыря не принять участие в подняв­шейся тогда волне протестов против гонения на христианство в России он нарушил своё обязательство и принял участие в собраниях протеста против религиозных гонений в СССР, мит­рополит Сергий потребовал его для церковного суда в Москву. Чтобы уклониться от этого суда, митрополит Евлогий об­ратился к Константинопольскому патриарху, нарушая тем пе­речисленные выше церковные каноны, запрещающие священнослужителям менять произвольно своё священноначалие, и патриарх Константинопольский, также нарушая эти каноны, принял митрополита Евлогия и его группу.

Но состояние под властью Константинопольского патри­арха для русского церковного организма не только антикано­нично, оно мешает и делу выполнения нашей основной церковной задачи в Зарубежье: борьбу с клеветой, возводимой на Русскую Церковь в соучастии в деле врагов Божиих.

Патриарх Константинопольский находится в братских от­ношениях с патриархом Московским, в выборах которого он участвовал через своего представителя. Ему посылает он чрез­вычайно дружественные приветствия и послания.

Если бы вся Русская Церковь за рубежом подчинилась бы Константинопольскому патриарху, она вся должна была бы нести ответственность и за эти его действия, она оказалась бы виновной в доли участия в нравственной поддержке Московского патриарха и его страшного дела.

Ту совестливую вдумчивую человеческую душу, которая, как мы ранее говорили, является драгоценнейшим достоянием Церкви, больно заденет не только неправда Московского патриарха, но и позиция патриарха Константинопольского, под­держивающего братские отношения с сотрудником и восхвали­телем богоборцев.

В смягчении этого соблазна можно будет сказать, что Константинопольский патриарх, будучи не русским, не имеет той полноты возможности разбираться в сложных русских де­лах, какой обладаем мы — русские.

Но вдвойне предосудительно с этой точки зрения пребы­вание в составе Константинопольского патриарха, признающе­го законность Московского патриарха русского клира, самой своей национальной принадлежностью призванного к полноте ведения русской церковной проблемы.

Участвуя через своё высшее священноначалие в призна­нии Московского патриарха законным возглавителем Русской Церкви, русские клирики Константинопольского патриархата оказываются в замкнутом логическом кругу.

Если они подчиняются патриарху, признающему Москов­ского первоиерарха законным, то законным же его должны признавать и они, но если Московский патриарх — законен, то русские клирики должны подчиняться ему, а не Константино­польскому патриарху.

Если бы вся Зарубежная Русская Церковь подчинилась бы Константинопольскому патриарху, то обличение неправды Московского патриарха ослабело бы и усложнилось бы не только тем, что рано или поздно возглавляющий этот патриархат иерарх неизбежно должен был бы нам приказать прекра­тить это обличение, но ещё и тем, что такое обличение из недр иной — не Русской Поместной Церкви приняло бы характер внешнего обличения всей Русской Церкви, обвинения её всей, признания невозможности, оставаясь в составе Русской Цер­кви, не участвовать в тяжких грехах официальной церковной власти.

Нет. Мы — в Русской Церкви. Все её боли, весь её стыд, но и все радости мы принимаем на себя. Стыд наличия патри­арха Алексия и его приспешников — это и наш стыд, но за то слава мучеников Российских — наша слава.

В свете всего изложенного нам должно быть понятно, по­чему всякий призыв нам покинуть наши церковные позиции и перейти на другие, является призывом к совершению церков­ного преступления и не может быть нами принят, как бы со своей стороны тоже не стремились бы к единению.

Мы не можем оставить наших внешне тяжёлых и бед­ственных, но внутренне радостных позиций во имя нашего дол­га перед Богом и перед Церковью, как перед Русской, так и пе­ред всей Вселенской Церковью, перед вселенской церковной историей.

Но как мы уже неоднократно указывали, эта наша абсо­лютная стойкость в нашей принципиальной позиции совсем не значит, что мы должны с какой бы то ни было враждебностью относиться к прочим церковным группировкам.

Мы не будем относиться с враждебностью ни к кому и бо­роться будем только с теми, кто является орудием диавольской силы. Московские иерархи и их приспешники являются такими орудиями, и поэтому с ними мы будем бороться, однако при этом и о них будем вседушевно молить Бога, чтобы Господь как можно скорее освободил бы их от страшного порабоще­ния, от ужасающей нас участи быть инструментом в руках богоборческой сатанинской силы.

Мы будем молиться о них словами вдохновенной церков­ной молитвы, созданной в наши страшные соблазнительные годы: «И отступившим от Тебе и Тебе не ищущим явлен буди во еже ни единому от них погибнути».

Епископ Нафанаил (Львов), 1949 г.

Беседы о Священном Писании и вере и церкви. т. 5, Нью-Йорк 1995.